Со тиха Дона был охотник.
(Казацкая песня.)
Ехал со тихого Дона охотник,
Казак удалой и работник,
Звериною ехал тропою,
Искал для коня водопою.
Скакал он три дня и три ночи,
Гнал конька, что есть силушки-мочи.
"Доеду, — гадал, — не доеду?"
Погоня скакала по следу.
Как доехал казак до станицы,
Напоил он конька из криницы.
Напоивши конька из криницы,
Он спросил у прохожей девицы:
"Уж любовь ли моя, ты досада,
Не видала ль какого отряда?"
Отвечала казачка казаку:
"На тебе никакого нет знаку,
Кем ты прислан сюда и откуда.
От старшин аль от бедного люда?"
Отвечал молодец ей с усмешкой:
"Говори же скорее, не мешкай.
Аль не слышишь погони за мною?
На ножах я со всей старшиною!"
Не сказала казачка — пропела:
"Коль не враг ты народного дела,
Научу я братишку Афоню,
Как со следу сбить злую погоню.
Ты ж спокойно отселева шагом
Поезжай этим самым оврагом.
Час проедешь оврагом не боле,
На пикеты наедешь ты в поле,
Там увидишь и слева и справа —
Рядовая все наша застава,
Сила наша за ней рядовая,
Рать казацкая вся трудовая.
Приставай там к любому отряду.
Дай вам, господи, общего ладу!"
Вам казаки, товарищи братья,
Открываем мы наши объятья.
С вами вместе мы твердо и смело
Постоим за народное дело.
Став единой семьей трудовою,
Не боимся мы вражьего вою:
Нам, работникам фабрик и пашен,
Никакой вместе дьявол не страшен.
Какой был случай: поутру
Митрошка зайца нес к господскому двору, —
Мужик угодлив был и до подачек лаком,
Ступал он по давно проторенным следам, —
Митрошкин заяц был, сказать короче, знаком
Любви Митрошкиной, холопской, к господам.
И вдруг — такая незадача!
Стоит Митрошка, чуть не плача:
Откуда ни возьмись, на скакуне лихом
Батрак помещичий, Пахом,
И у несчастного Митрошки хвать зайчишку
Себе подмышку!
Хвать — и айда!
Такое, дескать, блюдо
И батраку поесть не худо.
Пропала барская еда!
Так что ж Митрошка наш? Не показать чтоб вида,
Как велика его обида
(Ведь зайца все равно ему уж не видать!),
Кричит Митрошка вслед Пахому:
"Бери, брат, зайчика!.. Не отдал бы другому,
Ну, а тебе… ей-ей, я сам хотел отдать!"
Повадка истинно эсерья:
Смесь хамской подлости и злого лицемерья.
Так "учредительный" их сброд,
На власть Советскую рискнув идти походом,
Землею наделял народ,
Землей, которая… уже взята народом!
Умерло ли Учредительное собрание?
(Черновское "Дело"; 24 янв.)
"Экая вышла невпорушка, —
Плачется дядя Викторушка, —
Что-то мне плохо эсерится,
Что-то в успех мне не верится,
В партию ль встать мне кадетскую,
Власть ли признать мне советскую?
Кончив совсем с Учредилкою,
Крест водрузить над могилкою?
Только денек поэсерили,
Как уж тебя и похерили.
Дай мне, голубка, ответ,
Что ты, жива или, нет?"
"Умерла, родименький, умерла,
Умерла, Викторушка, умерла".
Мы ждали, в даль вперяя очи,
Когда ж откликнутся они?
Мы шли одни во мраке ночи,
Мы шли одни.
Но, веря в близкий час рассвета,
В один сомкнувшися порыв,
Мы ждали братского ответа —
На наш призыв.
И вот горит заря пожаром,
Зажглися братские огни.
Друзья! Боролись мы недаром!
Мы не одни.
"Единство" взяв случайно в руки,
Читатель умирал со скуки,
И вдруг нежданный камуфлет:
Читатель жив — "Единства" ж нет.
"Единство" кончило работу,
Почив под общую зевоту.
Рыдает "Новый луч" в тоске —
Жизнь и его на волоске.
И "Новой жизни" слышны вздохи.
Там то ж делишки очень плохи,
Ни взад, бедняжка, ни вперед, —
Видать, придет и ей черед
Почить при равнодушье общем.
Жалеем очень, но не ропщем.
Везут меня иль сам я еду,
Но знаю, сидя на возу,
Что рано праздновать победу,
Что гады ползают внизу,
Что воздух весь насыщен ядом
И что свободно мы вздохнем,
Когда в бою с последним гадом
Ему мы голову сdернем.
Друзья, в великом, как и в малом,
Есть заповедная черта:
Перед последним перевалом
Дорога более крута.
Напрячь должны мы все усилья,
Чтоб после схватки боевой
С вершин в Долину изобилья
Войти семьею трудовой!